В подавляющем большинстве случаев маггловские сказки смешны и выглядят как рассказ глухонемого о том, как прекрасно видеть и слышать. Исключение составляют те случаи, когда, говорят, сказки не особо-то и маггловские, и придумали их либо сквибы, либо те, у кого просто получилось сунуть нос в волшебный мир. Соседи, друзья, любовники, случайные свидетели. Невозможно узнать это достаточно точно, поскольку в магической литературе того времени, когда были созданы действительно интересные истории, мало кто упоминал периодически рождающихся сквибов, а уж каких-то там магглов тем более. Самая любимая традиция магсообщества – умалчивание.
Вот про маленькую русалочку, скорее всего, и правда написал сквиб из достаточно консервативной семьи, ударившийся в религию в стремлении свыкнуться с ошибкой наследственности. У настоящих русалок действительно чудесные голоса, бес следа исчезающие на суше, а ноги, если постараться, можно получить магическим способом. Хотя суть даже не в сюжете, а в деталях и в морали. Существа – калечные, неполноценные создания; они живут дольше людей и проводят жизнь праздно, но не имеют «бессмертной души», а потому пропадают после смерти без следа. И маленькая, изнеженная морская принцесса получает шанс на обретение этой самой души лишь через большую жертвенную любовь. Красиво звучит? Чушь. Фрэнсис даже ознакомился с этой историей, когда умиленные знакомые намекнули, мол, мнение «не читал, но осуждаю» в современном обществе не котируется. И вообще, Фэй, не пошел бы ты нахуй со своим опошлением прекрасного. А какое тут прекрасное, когда с самого начала русалка хотела не принца, а злополучную бессмертную душу. И очарована она была не принцем, и не людьми даже, а просто чем-то новым и незнакомым, тем, что создали существа более… совершенные? Кстати, забавный факт: русалка может обрести душу только через человека. Проявить жертвенность и сострадание к своему чешуйчатому родичу – нет, не работает. Само по себе существо не имеет цены. Сами по себе сестры русалочки, которые ради нее бескорыстно пожертвовали чем-то ценным, не заслужили прощения. А она, принявшая жертву и предавшая своих родных – заслужила. Потому что она хотела остаться в веках, хотела душу, когда им было достаточно трехсот лет. И даже самый калечный и безнадежный может получить бессмертие, если решится пожертвовать чем-то. Или кем-то. Вот только было ли оно, это бессмертие? Была ли душа? А если ее не было, то что за безыскусная наебка?
Фрэн демонстративно плюется, но периодически об этой сказке вспоминает. И злится, кричит и плачет, скаля острые зубы; мелкие, желтоватые, острые. Рыбьи. Жила-была русалочка, в общем. Но море в тех местах было холодным и злым, поэтому русалочка тоже была злая и стремная. Но очарованная человечностью. И жил-был принц, который на самом деле просто подвернулся под руку и был достаточно загадочным, чтобы быть объектом тоски по этой неведомой человечности. Ради нее, родимой, неведомой, русалочка отдала свой голос и свою свободу, и обрекла себя на страдания, лишь бы получить желаемое. Она знала, что без принца умрет – не потому что любит, а просто не сможет принять выбор не в ее пользу. Но ей предложили другой путь: пусть умрет не она. Пусть умрет тот, ради кого (или ради чьего бессмертия) все это затевалось. Это добровольный отказ, новая подпись в договоре, составленном на крови; суть даже не в принце, просто не было на земле того, к кому та, сказочная русалка,  успела бы стать неравнодушной. Неважно даже, кто умрет, просто тот, кто имеет значение. Просто кто-нибудь другой. Не она.
Не он.

Летиша тем вечером приходит без подаренного морской колдуньей ножа, но он все равно блестит у нее в кармане, как острый край раковины. Заботливо припрятанная малолетним преступником заточка. Фрэнсис сидит в полупустой квартирке, холодной и тесной, и над чем-то смеется, над чем-то шутит, хочет накрыть для них с сестрой стол, но на столе пусто. В доме внезапно нет даже хлеба, есть только бухло и собачий корм, и это сочетание устраивает, кажется, только их с Конфетой. Он закрывает глаза – и открывает их уже в уродливой, трясущейся от смеха истерике. Или это сестра трясет его за плечи? Она говорит: хватит. Остановись. Она задает очень правильные вопросы: когда ты ел в последний раз, когда в последний раз ты не пил и бывал дома? Остановись, ты умираешь, и никто не скажет тебе спасибо, а он никогда не вернется и не подарит того, чего ты так хотел. У обманщика не может быть бессмертия. Так зачем страдать и ходить по ножам, зачем нужна эта привязанность, зачем нужны любые привязанности вне семьи? Убей его, всех их убей. Не в жизни даже, а хотя бы в своей голове. И в крови, счастливый и освобожденный, ты забудешь всю эту срань, забудешь череду идиотских ошибок, которая завела в тупик, и вернешься домой, потому что твари любить не умеют, и души у них нет, зато они живут свои триста лет счастливо и на своем месте. Но «свое место» в доме Фэев есть у какого-то другого человека, наверное. У наивного, язвительного подростка, который тайком читает отцовскую почту и красит ногти траурно-черным, потому что так под ними не видно земли после похода в теплицы. Который мечтает связать жизнь с животными и растениями. А у этого, нынешнего, из растений только овощи – пьяные в стельку неадекваты, разносящие в щепки ближайший бар, а из животных – только не скрывающие маслянистого взгляда клиенты. Которым все равно нужно улыбаться. Из школы еще можно попасть в кабаре, а наоборот – это уже вряд ли возможно…
Летиша нервно поджигает сигарету и подносит ко рту, но плюется табачной крошкой: перепутала концы и подкурила фильтр. Воняет знатно, конечно. Но ошибка отправляется в мусор, и Фрэн еще долго смотрит на изломанный сигаретный труп. Как легко, оказывается, выбросить последствия неверного выбора.
- А с тем мужиком ты все-таки свяжись, - тянет она, пуская колечки к потолку. – Он хоть и занимается ядами, но не выглядит… опасным. Разве что помятым. У него такая большая голова, что она не проходит в двери, вот и сидит в своем кабинете целыми днями.
- А кошелек у него тоже в двери не проходит? Мне за жилье пора платить, - раздраженно бросает он. Хотя знает, что то, что ему предлагают – намного лучше любой арендной платы. Искупление. Всего лишь целитель с четвертого этажа Мунго – а готов постараться и дать заблудшей душе новую жизнь, надо же. Рекомендации, возможность поучаствовать (и быть упомянутым) в работе.  Какая-то грандиозная статья, прорыв в медицине, и все, чего не хватает в этом гениальном плане – одного несвоевременно вычеркнутого имени…

… - А почему вы сами о нем не разузнаете? Почему, в конце концов, просто не спросите его? – спрашивает он, облокачиваясь на письменный стол. Ему доводилось беседовать со многими по указанию Уркхарта; это просто работа, просторабота, но руки дрожат, а формальная белая рубашка стоит колом. Слишком новая, слишком тщательно позабытая; все рубашки пахнут так, что хочется укусить.
Целителя тоже хочется, хоть и жалко. Он не выглядит измученным, и типичным зубрилой тоже не выглядит. Улыбчивый, обаятельный, неаккуратный лишь капельку, нечестный ровно настолько, чтобы поверить в его искренность. Такая же тварь, как и все они?
- Неловко обращаться к человеку, не зная ничего наверняка. А я не знаю. Вся информация, которая мне доступна – слухи и домыслы, а этого явно недостаточно, чтобы просто постучаться в дверь и попросить о помощи. Возможно, он больше не хочет иметь ничего общего с моей… профессиональной областью. Возможно, это его потерянный в детстве брат-близнец или кто-то под Оборотным зельем. Возможно, кто-то вообще придумал и пустил ложный слух, а сам он давно уехал в Ирландию пить эль. Или просто уехал. Или просто мертв. Для полной уверенности нужна самая малость: просто точно знать, что он вернулся и не бросил свое… хобби.
Целитель делает такие многозначительные паузы, так прячет глаза при этом, что, кажется, он не делал ничего более противозаконного, чем переход улицы в неположенном месте. Но в то же время грызет изнутри мысль: откуда честный человек, ни разу в жизни не совавший свой любопытный нос в Лютный переулок, мог поиметь столько отнюдь не врачебной информации? Откуда идут «слухи и домыслы»? А главное – если в Великобритании не два одаренных зельевара, а больше, то какого драккла для научной работы понадобился не авторитетный седой профессор, не одаренный стажер, а именно Остин Нотт?

Он видел это лицо раньше. До разговора с сестрой и похода в Мунго, до того, как ему шепнули, кто это, черт возьми, вообще такой сидит. Среди других людей взгляд то и дело цеплялся именно за этого, что было почти досадно: почему? Среди посетителей полно таких вот, с ленцой и отсутствующим видом. Да и тех, кто бывает здесь постоянно, тоже хватает. И даже тех, кто отвечает контактом на контакт, поднимая глаза в ответ. Объективной причины нет, но, возможно, это просто смутное внутреннее родство? Как в темноте звери находят друг друга по запаху или по отраженному звуку. И голос со сцены "Безумной Моник" отражается от этого человека... правильно?
Он редко заводит знакомства на работе без необходимости; сейчас необходимость есть, но подойти - значит, приступить к выполнению своей части сделки. А пока еще вроде как есть шанс пойти на попятный. Но вселенная смеется, и это с каждым вечером все больше похоже на какой-то странный разговор без слов, прикосновение без касания... тьфу, опьянение без вина и похмелье без опьянения. Фрэнсис не любит такие вещи, потому что они непоследовательны и выбиваются из алгоритма. Но результат все равно тот же. Тот же зал, заполненный теми же лицами, тот же воздух, тяжелый от дыма и блесток; музыка в этой тяжести вибрирует почти тревожно.

There is this thing keeping everyone's lungs and lips locked
It is called fear and it's seeing a great renaissance

...все то же, все так же, но когда приходит время уступить место на сцене, он все-таки идет не к бару, а к злополучному столику, стучит по поверхности то ли нервно, то ли привлекая внимание. В конце концов, они с Ноттом пялятся друг на друга так долго, что это вполне можно считать состоявшимся знакомством. И, кажется, так думает не он один.
- Люблю маленькие пространства. Змее уютнее всего в своей норе, - чистая правда, если не уточнять, что конкретно эта - не своя. - А тебе - уютно? Ты ведь здесь не впервые.
На свидание с безумной Моник приходят с разными целями, приходят короли жизни и эмоционально зависимые, и много кто еще - но, кажется, никто не может чувствовать себя полностью свободным. И людям неглупым если и бывает абсолютно комфортно, то лишь впервые.